Как я стал двоечником
А тем временем - как всегда, внезапно, - подкралась сессия. И не сказать, что она была слишком сложной, – просто мы как-то уж расслабились за весну.
Капустин лютовал с зачётом по матану. И куда только подевалось его шутливое настроение времён первых семинаров? Николай Юрьевич усиленно пичкал нас заданиями на несобственные интегралы, с которыми большинство группы не слишком хорошо разобралось. В результате с первого захода зачёт получили лишь единицы.
Казалось бы – проштудировал теорию, посмотрел, как решаются задачки, с которыми не смог справиться в предыдущий раз, и вперёд, на новый зачёт, за победой - чего проще? Ан нет! В следующий раз Капустин давал какие-то новые примерчики и мне снова не удавалось угадать, сходятся эти интегралы или не сходятся! Проклятые несобственные интегралы первого и второго рода уже снились мне по ночам, но легче от этого не становилось.
Короче говоря, я, как и некоторые мои знакомые, не смог получить допуск к сессии из-за одного несданного зачёта по математическому анализу. Первый экзамен наша группа сдавала без меня.
В июне состоялась комиссия. К моему величайшему удивлению, оказалось, что таких глупых, как я, на нашем курсе немало. Для комиссии была зарезервирована аудитория, в которой когда-то на вступительных абитуриенты второго потока писали сочинение. То есть студентов-неудачников набралось никак не меньше трёх групп – практически пятая часть курса!
Подозреваю, что учебная часть факультета тоже пришла в ужас от осознания этого факта и приняла какие-то меры. Кровожадный Капустин на время комиссии вдруг совершенно неожиданно стал лапочкой Капустиным. Без зачёта в нашей группе не остался никто. Такую же метаморфозу претерпели и другие преподаватели: в своих группах они поставили зачёт почти всем. Почти…
Одним из немногих, кому не повезло, стал Серёжка Питалов. В то время как большинство из нас, сдав решения своих заданий, с надеждой бродило у дверей аудитории, Сергей пошёл к метро, покупать цветы для любимой девушки. И в самый ответственный момент, когда комиссия из семинаристов-матанщиков зазывала студентов для воспитательной беседы, а потом и для долгожданной отметки в зачётке, Питалова не оказалось на месте. Он опоздал всего-то на каких-то полчаса! Но было уже поздно! Серёжкин злой гений - Борис Иванович Березин - к тому времени покинул аудиторию и скрылся в неизвестном направлении.
После этого Питалов не имел больше ни малейшего шанса получить зачёт по математическому анализу. Злопамятный Березин сделал всё, чтобы наш друг оказался не допущен к сессии. В конце концов, Серёжку отчислили. Из-за букета! Надо же было Питалову так неудачно, так не вовремя отлучиться с факультета! Хотя, точнее, наверное, будет сказать, что Серёжка пострадал из-за своих опозданий на первую пару по понедельникам в первом семестре…
***
В июне мы вчетвером решили выбраться на природу. Мы – это два Димы, Руст и Серёжка Питалов. Требовалось немного развеяться после столь неудачного начала сессии. Остальные наши друзья по университету стартовали значительно лучше нас и теперь занимались, готовились к экзамену, зарывшись в учебниках и конспектах, и выезжать куда-либо из общежития отказались наотрез.
Кто-то из четверых предложил поехать на Битцевские пруды. Остальные сразу же согласились, поскольку других интересных мест в ближайших окрестностях столицы не знали.
В назначенный день вся компания собралась рано утром и отправилась в путь. К девяти часам утра мы уже доехали до «Юго-Западной», где собирались закупить провизию для похода в большом универсаме. Затем, уже с припасами, на каких-то автобусах добрались до МКАД. В паре сотен метров от дороги действительно обнаружились пруды. Первое место отдыха нам не понравилось - тут было слишком многолюдно. На импровизированной «тарзанке» (кусок каната с узлом на конце, привязанный к ветке дерева над водой) веселилась детвора. Поблизости уже расположилась какая-то компания. Поэтому мы отправились дальше и вскоре вышли ко второму пруду, более тихому.
Местность не отличалась особенной живописностью, но вокруг росли деревья, а вода в пруду была достаточно чистой для купаний. Что ещё нужно для бедных студентов?
Димыч полез в пруд первым, чуть позже в воду отправились Руст с Серёгой. Мы все искупались, а потом я даже внимательно перечитал несколько страниц из взятого с собой учебника. Правда, на природе математика в голову совершенно не лезла. Димыч тем временем обнаружил за мыском какую-то корягу, которую попытался отбуксировать к месту нашего лагеря.
Потом, как водится, развели костерок и что-то пожарили на его пламени. Аппетит у всех разгулялся нешуточный, поэтому всё, что было куплено в универсаме на «Юго-Западной», сразу же нашло себе самое достойное применение.
Чуть позже Руст прочитал нам целую лекцию о любви к природе, матери нашей, а мы стояли возле кострища и ехидно ему хлопали, побуждая перейти от трепотни к активным действиям. Но Сашку просто так на испуг взять не удалось. Он толкал речь ещё минут пятнадцать, прежде чем совместными усилиями все следы нашего пребывания на природе были торжественно закопаны в землю. Учиться как-то совершенно расхотелось. А затем погода окончательно испортилась – начался мелкий мерзкий дождик.
Я решил переждать его под покрывалами, взятыми из ФДС-7 для нашего пикничка. Остальные же отсиживались в пруду. Вылезать им показалось холодно, в то время как в воде было тепло. Когда дождь усилился, мне пришлось прятать вещи под своим импровизированным тентом, а эти трое, сидя в воде, вразнобой кричали, что, по их мнениям, нужно спасать в первую очередь. Мнения, почему-то, сильно разнились. Серёга потом ворчал, что кто-то его ботинки поставил к дереву так, что струйки воды стекали по стволу прямо в них…
Раздались отдалённые громовые раскаты. Руст завёл с Димычем теоретическую дискуссию на метеорологические темы: Сашка, держась за обломок ветки, отходивший от мокрой коряги, спрашивал, может ли в него попасть молния и что с ним будет, если это произойдёт. Дима-большой придерживался той точки зрения, что выступающий над поверхностью воды предмет, например, голова Руста, увеличивает вероятность попадания, и в связи с этим предложил Сашке нырять сразу, как только тот увидит молнию. После этого трое доброжелателей наперебой начали кричать «Молния сзади!», а Руст добросовестно погружался в воду с головой каждый раз. В конце концов, когда все насмеялись до колик, Сашка ещё выдал фразу, в которой попросил нас, в том случае, если в него попадёт–таки молния, чтобы мы его сняли с рогульки, за которую он держался, напомнив нам одноимённый рассказ М. Зощенко. Это вызвало новый взрыв смеха, громче прежнего…
Но дождик оказался упорным. Моим друзьям всё-таки пришлось вылезти из тёплой воды. Когда потоки с небес немного ослабли, мы кое-как собрались и поплелись по начавшей раскисать дороге ко МКАД…
***
Получив-таки допуск к сессии, я начал готовиться ко второму экзамену - к алгебре. Курс второго семестра по этому предмету не был таким уж сложным, но в списке тем имелись две или три, которые воспринимались особенно тяжело (например, теоремы Тихонова, нашего декана). Хоть я их и перечитывал раз за разом, но всё равно суть этих вопросов почему-то ускользала от внутреннего взора, оставалась не понятой во всех деталях. Не помогало даже написание шпаргалок.
Вообще, могу сказать, что первые два года я никак не мог нащупать оптимальную стратегию подготовки к экзаменам. Тупое перечитывание «в лоб» текста учебника и конспектов почему-то не приводило к запоминанию материалы. Для эффективной проработки материала требовалось что-то другое. Но что? А ответ имелся в наличии, буквально под носом. Достаточно было лишь спросить у Поручика, что делает он при подготовке к экзаменам. Но такая простая мысль мне даже в голову не приходила…
В назначенный день поехали мы на факультет. Я, как всегда, надел пиджак поверх рубашки. День стоял солнечный, но погода в июне часто была очень изменчивой: утром солнце, а после обеда вполне мог и дождь начаться с сильным ветром.
Алгебру у нас принимали в маленькой аудитории, рассчитанной на одну группу. Одним из экзаменатором был Говоров Валерий Михайлович, наш семинарист по алгебре. Тогда ему было сорок шесть лет, но выглядел он значительно старше. Говоров был одним из тех, чей вклад в создание учебника по математическому анализу особенно отмечался в обоих предисловиях к «синему кирпичу». Со студентами Валерий Михайлович занимался всегда вдумчиво и методично. Одно было плохо: Говоров почему-то всегда слишком много внимания обращал на меня. Определённо, я ему не нравился. Помню, что ещё в первом семестре, когда мы писали контрольную по аналитической геометрии, наш семинарист буквально задёргал меня. Малыш что-то шепнул мне забавное - типа, пошутил, - я Малышу ответил, а Говоров – тут как тут! Уже стоит рядом, делает мне замечание и на листике красной пастой галочку ставит. Мол, бдит за мной.
И на экзамене по алгебре, стоило мне войти в аудиторию, как Валерий Михайлович тут же бросил на меня внимательный подозрительный взгляд, а потом поинтересовался: «Не жарко ли вам будет в пиджачке-то?»
Вытянул я билет, посмотрел на вопросы – и ужаснулся. В аккурат те самые темы, которых я боялся! Говоров усадил меня для подготовки на самую первую парту и начал бдить. От такого повышенного внимания мне как-то сразу сделалось нехорошо. А тут ещё и желудок начал ругаться – не стоило мне перед экзаменом завтракать, ох, не стоило!
Посидел я минут двадцать за столом и понял: не могу я готовиться к экзамену. Не мой сегодня день. Встал я, подошёл к экзаменатору и отдал ему билет. Дескать, ухожу. Пойду на пересдачу в следующий раз. Говоров немножко удивился. Он, вероятно, ждал, что я сейчас начну ужом извиваться, пытаться достать шпаргалки, незаметно списывать. А такого варианта развития событий, думаю, он не предполагал. Но со мною Валерий Михайлович спорить не стал. Кивнул головой и отпустил меня из аудитории.
Вышел я, вздохнул, взгрустнул и уселся на подоконник переживать свою жалкую участь. Тут слышу – дверь аудитории открывается и оттуда выходит Димыч, за ним – Руст, а за ними – ещё кто-то из девчонок, а потом ещё кто-то. Я сразу к ним:
- А вы почему ушли?
- А ты на себя посмотри!
Как потом рассказывал Димыч, Говоров был потрясён таким массовым уходом студентов из аудитории. Моему соседу даже показалось, что наш экзаменатор был готов поставить всем уходящим как минимум тройки, лишь бы только они не уходили. Но, Валерий Михайлович, наверное, прежде всего понимал, что это было бы неправильно и нечестно по отношению к остающимся в аудитории студентам.
А я почувствовал себя козлом-провокатором на мясокомбинате. Конечно же, и Сашка, и Димка вполне отдавали себе отчёт в собственных действиях и прекрасно могли решать сами, что им следует делать. Но я был уверен, что своим уходом с экзамена подтолкнул их к аналогичным действиям…
***
Затем неожиданно в Москву приехал мой одноклассник Володя Б. Мы с ним когда-то ходили в один детский сад, потом вместе учились в восьмилетке, затем оба перешли в другую школу, в маткласс.
Понятное дело, что за Вовкиным приездом последовали экскурсии по Москве, встречи с нашими одноклассниками, походы в театр под патронажем Лены. А потом мы с Володей ещё и съездили на пару дней в Питер. Прямо во время сессии. Следующим экзаменом, который наша группа должна была сдавать, числилась история КПСС, которую мне поставили «автоматом». За нею шли «Вычислительные машины». Я был уверен, что готов к этому экзамену на сто процентов, потому и отважился на поездку. В северной столице мы здорово провели время. В Москву я вернулся за день до экзамена. Пробежался ещё раз по темам. Вроде бы, всё было понятно, никаких вопросов не вызывало. Правда, среди экзаменационных тем имелась парочка таких громоздких и необозримых, что даже лектор разбил их на части и официально разрешил брать на экзамен блок-схемы по каждому кусочку. Полное описание проходов ассемблера и редактора связей со всеми сопутствующими действиями и операциями. Но с ними я разобрался нормально и особых трудностей в этих вопросах не видел.
И вот день экзамена наступил. Сдавали мы снова в обычной семинарской аудитории. Взяв билет, сел я готовиться. Не прошло и пяти минут, как меня попытался вызвать отвечать Родин, наш куратор. Я возмутился, сказав, что только пришёл. Экзаменатор от меня отстал, но зачем-то подошёл к лектору, Трифонову, и что-то шепнул ему на ухо. Лектор внимательно на меня посмотрел тяжёлым взглядом, но ничего не сказал.
Тем временем отвечать пошёл Димыч. До меня донеслись обрывки беседы:
- А зачем ассемблеру два прохода, если в Паскале, языке высокого уровня, один?
- В Паскале не совсем один проход, а, скажем так, полтора.
- ???.. Откуда у вас такие познания?
- Да так. Интересовался...
Я ещё подумал, что Димыч – пижон. Даже во время экзамена выпендрился!
Чуть позже меня вызвал отвечать Трифонов. Он слушал мой ответ по билету с непроницаемым лицом. По виду экзаменатора нельзя было сказать, правильно отвечаю, или нет. В какой-то момент времени, вероятно, я сказал что-то лишнее, потому что Трифонов задал дополнительный вопрос. И опять мой ответ буквально повис в воздухе. Я привык к тому, чтобы видеть реакцию преподавателя. В школе иногда даже умудрялся получать пятёрки, не готовясь, реагируя лишь на эмоции учителя, слушающего меня. А тут такая незадача! Трифонов сидел с абсолютно бесстрастным лицом, и эта бесстрастность меня угнетала и даже пугала. Вероятно, в расстроенных чувствах я сказал ещё что-то лишнее, потому что мой экзаменатор, наконец-то, хоть как-то обозначил своё присутствие. Он вымолвил:
- Два балла. Вы получаете «двойку».
Его слова прозвучали, как гром среди ясного неба. Почему два балла? Что я ему сказал не так? Но Трифонов сидел, бесстрастный, как сфинкс. Что-либо мне объяснять он явно не собирался.
Выйдя из аудитории, я не знал, что делать. Чувствовал полный упадок сил и духа. Всё случившееся напоминало мне проваленный экзамен в военно-инженерное училище. Та же самая ситуация: я всё прекрасно знал и при подготовке упустил лишь какой-то частный вопрос. Но именно этот вопрос меня и приводил к неудовлетворительному исходу!
К моему великому счастью, девчонки из группы сразу же дали мне чистый лист бумаги и продиктовали текст петиции. Дескать, группа номер 116 просит учебную часть и заместителя декана по учебно-воспитательной работе разрешить студенту такому-то пересдачу экзамена по программированию. Студента такого-то одногруппники характеризируют как безусловно положительного и так далее, и тому подобное. Потом девчонки обежали всех моих одногруппников, собрали их подписи и вернули мне лист с петицией.
Эх! С какими замечательными людьми я учился! Если бы не они - где бы сейчас я был?
Затем с этой бумагой я отправился в учебную часть, а потом - в деканат. Валерий Григорьевич Сушко - наш заместитель декана по учебной работе - брезгливо, двумя пальчиками взял у меня петицию, показал её членам комиссии и ехидно произнёс: «Этот уже ходатайство от группы состряпал!». Но пересдачу мне всё-таки разрешили, назначив её на следующий день.
По пути в общежитие я попал под дождь. Под настоящий летний ливень. Сначала я ещё пытался как-то ёжиться, закрывать руками от воды грудь и лицо. Но, быстро поняв тщетность этих попыток, решил поступить прямо противоположно - максимально открыться дождю и получать от него удовольствие. Я подставил лицо под мощные тёплые струи. Это оказалось даже приятно! Потоки воды с небес в одно мгновение окатили меня с головы до ног. И это было здорово! Казалось, что вместе с каплями дождя, льющимися по мне на асфальт, уходило моё плохое настроение. Ливень смывал с меня всё невезение, все плохие эмоции, накопившиеся за провальную сессию, всю усталость от подготовки к экзаменам, все упадочнические мысли. И в то же самое время вода наполняла меня новыми силами и энергией.
В общежитие я вернулся бодрым и весёлым, как будто и не было всех этих досадных неудач. Взял у Поручика конспект лекций и вдумчиво проштудировал весь семестровый курс. На этот раз голова была ясной, как никогда до этого.
Утром отправился на факультет пересдавать «Вычислительные машины». И как будто дождь влил в меня ещё и порцию везения – в этот день всё складывалось в мою пользу. В аудитории внезапно появился какой-то совершенно незнакомый сотрудник, который и принимал у меня экзамен. Перед этим мне попался совершенно нормальный билет, посвящённый курсу программирования, а не архитектуре ЕС ЭВМ. Я бодро изложил всё по билету, так же бодро ответил на дополнительные вопросы, которых - снова везение - было немного. Незнакомый сотрудник поставил мне пятёрку, после чего вышел из аудитории. Абрамов - наш лектор - очень удивился, но возражать не стал. На нашем факультете случалось много чего странного…
Спасибо, летний дождь! Спасибо за твоё чудесное вмешательство в мою судьбу! Спасибо, что влил в меня новые силы, встряхнул и успокоил меня!
***
У соседа по комнате воспоминания об экзамене по «Вычислительным машинам» были скорее юмористического плана. Они с Рустом ночь перед экзаменом провели за спорами об отечественной литературе, о критике. А чтобы спорилось увереннее - к экзамену же готовились, - мои друзья периодически капали в чай настойку элеутерококка.
Димыч тогда перед выходом из общежития дочитал толстый «кирпич» по программированию лишь до стековых машин. Больше не успел.
До аудитории добрался – оттуда вышёл Поручик, уже сдавший экзамен на «пять». Попросили зайти одного студента, зашли двое. И тут в дверях показался Родин, с которым у Димыча были довольно хорошие отношения. Моему соседу было предложено зайти, после чего наш куратор отправился к себе на кафедру.
Но Димыч не торопился. Со всеми поздоровался, а потом открыл «кирпич» по программированию. Только прочитал заголовок «Стековые машины», как в коридоре снова появился Родин и чуть ли не силой втолкнул моего соседа по комнате в аудиторию на экзамен. Димыч успел лишь взять у Поручика шпаргалки со схемами, относящимися к ассемблеру. Но у Валерки оказалось всего две бумажки - первый проход чего-то одного и второй проход чего-то другого, а что от чего, мой сосед по комнате ещё тогда не запомнил. Но сунул в карманы зачем-то. Вытащил Димыч, естественно, билет со стековыми машинами и первым проходом ассемблера. Разумеется, сразу затосковал.
Рядом Ольга К. готовилась к ответу, наша староста. Димыч спросил у неё шпоры по машинам – Ольга вынула «гармошку» из очечника, а там два примера - и разной разрядности. Засада... Но Димыч разобрался с разрядностью, понял систему команд, создал свою по тому же принципу. Уточнил, что на первом проходе ассемблера нет генерации кода - и решил отвечать без блок-схемы. Понадеялся на русский авось.
Пока мой сосед готовился, прямо перед ним отвечала Таня С. Преподаватель с кафедры алгоритмических языков, косивший на один глаз, сразу её оборвал:
- Подождите, вот Вы говорите «ассемблер», а что это такое?
- Ну вот, ассемблер – у него два прохода... - и дальше у Тани бойко, в общем-то, получалось что-то рассказывать.
Но преподаватель с АЯ её опять остановил. И пошли наводящие вопросы:
- Ассемблер, что же это такое - устройство, программа или что-то ещё?
- Устройство, – сгоряча ляпнула Таня.
Экзаменатор повёл себя по-джентльменски: он не стал злорадствовать, он понял волнение экзаменационное и дал ещё подсказку из разряда sapienti sat:
- А на чём это устройство: на лампах, на транзисторах или на микросхемах?
Но Танька уже впала в ступор и экзамен в результате не сдала. Потом она ходила по общаге, приставая ко всем знакомым, и спрашивала, было ли на лекциях про лампы и транзисторы. До сих пор помню её жалобы:
- Откуда мне знать, из каких транзисторов сделан этот ассемблер?
Таня убеждала всех, что её банально «топили», задавая вопросы о том, чего не было.
А Димыч, поняв, что, в принципе, без схемы по вопросу писать нечего, а после двух «двоек» ему и «тройки» хватит, написал на листочке определение, что такое ассемблер, и на этом остановился.
Отвечать моему соседу по комнате довелось всё тому же сотруднику кафедры АЯ, косящему на один глаз. Но Димыч уже был готов к его коварному вопросу! Поэтому на второй вопрос билета начал отвечать примерно так:
- Ну, схему я не стал рисовать в силу её громоздкости, - на что сразу получил такой комментарий:
- Да с этой схемой я и сам не очень разбираюсь.
Тогда Димыч перевернул свой листок и зачитал дальше:
- Ассемблер, это…
Коварный преподаватель спросил:
- А зачем ассемблеру два прохода, если в паскале – языке высокого уровня – всего один?
И тут Димыч произнёс поразившую меня фразу про полтора прохода. Казалось, что всё хорошо, но вдруг произошло страшное: мой сосед по комнате начал в буквальном смысле отключаться. Как радиоприёмник, у которого внезапно сели батарейки. Сказалась бессонная ночь, а действие элеутерококка, вероятно, закончилось.
Димыч пытался сконцентрироваться и вроде бы понимал каждое услышанное слово, но слепить вместе хотя бы два из них ему не удавалось. Вот это был полный крах всех надежд. Дима-большой натурально не понимал, что ему говорил преподаватель на экзамене. Ситуация усугублялась тем, что экзаменатор косил. Мой сосед по комнате не мог определить, куда он смотрит! То ли на листок, то ли на Димыча, то ли вообще в сторону. И куда в таком случае смотреть отвечающему – в глаза? Но в какой? Или на листок, на котором кроме определения ассемблера нет ничего? В общем, неловко было…
Но Димыч решил так: ждать вопросительную интонацию, предельно концентрироваться и просить повторить вопрос. И ему стало полегче. Мой сосед сидел за столом, ждал вопроса, не вникая в звуки. Ждал, ждал - и уснул. Сидя. Он не смог сказать, сколько проспал - может, минут пятнадцать, а может, полсекунды. Не важно. Но Димыч выспался. Сознание к нему вернулось. Он посмотрел: в аудитории сидит, экзамен вокруг все сдают и мужик рядом чего-то бормочет. Ну, мой сосед уже выспавшийся – решил послушать, что тут за монолог звучит. И вдруг поймал фразу:
- Ну, к экзамену это не относится.
До Димыча дошло, что его уже на кафедру алгоритмических языков агитируют. Значит, сдал он экзамен и, как оказалось, на «пять»! А экзаменатор подошёл к преподавательскому столу, поставил отметку в ведомости и что-то начал рассказывать подошедшему Родину. Куратор же наш слушал своего коллегу и почему-то пытался в это время пронзить Диму-большого взглядом насквозь, как пикой.
Валерий Иванович почти всегда ходил в очках с затемнёнными стёклами. В совокупности с причёской «ёжиком» это делало его похожим на неформала. Но вот взгляд у Родина был очень колючим. Не злым, нет, но таким пристальным, что Дима-большой чувствовал его даже спиной, даже через затемнённые стёкла родинских очков. Поэтому когда наш куратор уколол взглядом Димыча, мой сосед поспешил удалиться из аудитории…
***
Но расслабляться ещё не стоило. Нужно было ещё обязательно пересдать алгебру и математический анализ. Три дня напряжённого мозгового штурма привели почти к полному отказу высшей нервной деятельности, поэтому на пересдачу алгебры я отправился с надёжным источником информации - общей тетрадкой с конспектами лекций.
Тяну билет. Смотрю на вопросы – «Альтернатива Фредгольма». Мама дорогая! Это, конечно, не теоремы Тихонова, но по данной теме туман в моей голове был почему-то особенно густым. Ничего из лекций, прочитанных много-много раз, в памяти не отложилось.
Меня приглашают присесть для подготовки к ответу на самом первом ряду, нос к носу с экзаменатором.
Собираюсь с наглостью и раскрываю тетрадку под столом на своих коленях. Принимаюсь писать ответ по билету. Не проходит и пяти минут, как ко мне подходит наша лектор - Галина Динховна Ким - и говорит: «Пересядьте, пожалуйста!». Мне становится совсем плохо! Мало того, что ничего не помню, так ещё, похоже, меня поймали во время списывания!
Лихорадочно принимаюсь соображать, что же мне делать. А Ким повторяет: «Пересядьте, пожалуйста, за другой стол! Я здесь буду принимать экзамен у вашего однокурсника». Пронесло! В суматохе умудряюсь незаметно подхватить падающую с коленей тетрадку и перебираюсь на место в последнем ряду. Тут уже не так страшно списывать. Восстановив по конспекту содержание вопросов, я немножко прихожу в себя.
Вскоре Галина Динховна вызывала меня отвечать. В зимнюю сессию, полгода назад, я уже сдавал ей экзамен - по математическому анализу. Я был уверен, что прекрасно всё помню, не брал никаких шпаргалок, билет написал самостоятельно. Однако Ким тогда поставила мне лишь трояк. Поэтому иду к ней с нехорошими предчувствиями. Осторожно озвучиваю всё, написанное по билету. Стараюсь не сказать ничего лишнего. Но вскоре выяснилось, что я написал полную ерунду: «Альтернативу Фредгольма» сформулировал, как причину и следствие (если – то), хотя она формулируется именно, как альтернатива (или – или). Всё! Кошмар! Похоже, я погиб!
Но, к моему великому удивлению, Галина Динховна дружелюбно и вежливо меня поправляет и добивается, чтобы я исправил свою ошибку. Затем Ким начинает у меня дознаваться, не математик ли мой отец? Ей во время работы неоднократно встречались коллеги, мои однофамильцы. Поболтав так со мною немножко, она не задаёт никаких трудных дополнительных вопросов, а спрашивает лишь очевидные факты. После этого короткого блиц-опроса Галина Динховна ставит мне «хорошо», вместо ожидавшегося, да и, пожалуй, более заслуженного «удовлетворительно». Похоже, в мою пользу сыграл тот факт, что в моей зачётке все оценки, кроме поставленных Ким, были «отлично». А может быть, просто-напросто у Галины Динховны в тот день было особенно хорошее настроение?
Я поражён, я ошеломлён. Мои щёки и уши багровеют от стыда. А Ким, как ни в чём не бывало, отдаёт мне зачётку и принимается за следующего студента.
***
Матан я сдавал уже в конце августа. Времени на подготовку было – навалом. Однако отсутствие у меня эффективной стратегии подготовки к экзамену привело, как всегда, к тому, что в голове опять оставалась лишь каша из обрывков много-много раз прочитанных формулировок и доказательств. Даже написание подробных шпаргалок по каждому вопросу не улучшило ситуацию. Не шёл математический анализ в мою голову, никак не шёл.
Пересдачу экзамена принимал в тот раз Борис Иванович Березин. К великому счастью всех переэкзаменовщиков, настроен он был миролюбиво. Раздав билеты, Березин грозно сказал, что выгонит любого, кто будет списывать, а потом покинул аудиторию, оставив студентов наедине со своими шпаргалками почти на час. За это время можно было совершенно спокойно подготовиться к ответу.
К несчастью, у меня на нервной почве случился какой-то бзик: я никак не мог найти в стопке шпаргалок те, на которых были написаны мои вопросы. Меня настолько переклинило от волнения, что даже такая простая операция, как поиск, никак мне не давалась. Что делать? Помогло то, что в аудитории присутствовал мой хороший знакомый. Я обратился к нему с необычной просьбой – найти мне в моих бумажках нужные. Знакомый, конечно же, удивился, но в такой безделице не отказал. Остальное было делом техники.
Когда Борис Иванович вернулся в аудиторию, все студенты практически подготовили ответы по билетам. Минут через десять меня вызвал какой-то незнакомый преподаватель, быстро выслушал, быстро задал несколько дополнительных вопросов, поставил «трояк» и отпустил на все четыре стороны. Ужасная вторая сессия для меня закончилась. Никогда я больше не был так близок к вылету из университета, как тем летом.
***
Руст с Димычем на следующий день тоже пересдавали последний экзамен. Им оставалась алгебра. Сдача экзамена происходила в большой аудитории на шестом этаже, находящейся прямо напротив учебной части. Обычно дверь в эту аудиторию никогда не закрывалась, уж не знаю, почему.
Сашка сидел перед Димычем, а тот нагло перекатывал ответ на вопрос билета со шпаргалки, написанной красными чернилами на большом листе формата А4. У Руста же в парте лежала тетрадь с конспектами, которой он даже не пользовался. И тут, совершенно некстати, в аудиторию зашёл Воронин, наш начальник курса. Димкиных красных шпаргалок он не заметил, но зато коршуном накинулся на Руста. Как Воронин смог углядеть Сашкины конспекты в парте – это смог бы сказать лишь сам Владимир Павлович. Но расправа последовала немедленно: наш друг был с позором изгнан из аудитории.
Для Сашки этот инцидент был чреват отчислением, поэтому нужно было обязательно что-то предпринять. Но что? К счастью для Руста, поблизости оказалось немало одногруппников и одногруппниц. Все принялись горячо обсуждать ситуацию и пути выхода из этого сложного положения.
Димыч отправился звонить Родину. Тот дал ему совет: в разговоре с Ворониным напирать на то, что во время экзамена Сашкины знания не были оценены, что реально имел место лишь факт нарушения дисциплины, а задача экзамена – именно оценивать знания.
Отправились все вместе к нашему начальнику курса. Владимир Павлович в ответ на все наши доводы заявил, что в данной ситуации поставить оценку может лишь преподаватель, который вёл у нас семинары. Воронин лукавил: он-то знал, что Говоров болеет и что на факультете мы его не найдём. А дать нам адрес Валерия Михайловича наш начальник курса наотрез отказался.
Ситуация становилась патовой. Что предпринимать дальше – никто из нас не понимал. И тут девчонки увидели свою преподавательницу немецкого языка. Ту самую, которая вела занятия в «сильной» подгруппе. Эта достойная женщина внимательно выслушала своих учениц и тут же вызвалась помочь Сашке. Она сходила в факультетский отдел кадров и узнала там домашний адрес Говорова.
Мы все радостно побежали к Воронину за экзаменационной ведомостью. Очень неохотно Владимир Павлович эту ведомость выписал. А затем вся компания понеслась к Говорову домой.
В массивном сталинском доме возле метро «Университет» мы с третьей попытки отыскали нужный подъезд. Затем нас довольно злобно облаяла соседская собака из-за двери. А Говорова, к сожалению, не оказалось дома.
Поникшие, мы поплелись на факультет, снова нашли Воронина, рассказали ему о проблеме. Но наш начальник курса сказал, что ничем не может нам помочь. Ещё он сказал, что до пяти часов будет находиться в компьютерном зале «Диалога», а потом пойдёт домой. И если мы до этого времени не решим Сашкину проблему, то потом уже не решим её никогда.
И тут нам снова повстречалась преподавательница немецкого языка «сильной группы». Она снова нас выслушала, куда-то удалилась, а потом вернулась, сказав, что дозвонилась Говорову и что тот не будет возражать против Сашкиного визита к нему домой сейчас же.
Поблагодарив хором добрую женщину, мы побежали к метро «Университет». К Валерию Михайловичу на этот раз поднимался один лишь Руст. Мы его ещё перекрестили на всякий случай. Вернулся Сашка подозрительно быстро. Мы все насторожились, но Руст быстро нас успокоил. Валерий Михайлович отнёсся к нашему другу со снисхождением. Пожурив его за списывание, Говоров договорился с Сашкой так: в данный момент он поставит ему «удовлетворительно» авансом, но потом в течение сентября Сашка должен будет сдать ему этот экзамен постфактум.
Таким образом, Руст оказался спасён. Димыч всё поглядывал на часы – есть ли ещё у нас время до ухода Воронина, но народ уже расслабился, и вместо того, чтобы пулей лететь на факультет, отправился в кулинарию к Ленинскому проспекту, дабы хоть что-то съесть на нервной почве. К счастью, всё обошлось. К Воронину мы успели вовремя, и нашему суровому начальнику курса пришлось принять ведомость с Сашкиной «тройкой», доставшейся такой тяжёлой ценой.
А Говорову Руст потом всё честно сдал, хорошо подготовившись. И, как мне кажется, его ответ тогда заслуживал лучшей оценки, нежели «удовлетворительно»…
