Матан
Наш лектор по математическому анализу Вячеслав Васильевич Фёдоров очень не любил, как студенты сокращали название его предмета. Видеть слово «МАТАН» на обложках тетрадей с конспектами было выше его сил. Как-то раз, не смотря на всю свою флегматичность, он даже выступил с коротким заявлением перед лекцией о том, что это сокращение неблагозвучно, некрасиво, что лучше уж сокращать как-нибудь по-другому. Например, «Матем. Ан.».
Однако речь его была лишь гласом вопиющего в пустыне. Столь не нравившееся лектору слово давно стало укоренившимся в студенческой среде названием. Предмет – матан; преподаватель, ведущий семинары в группе, – матанщик; студент, хорошо разбирающийся в этой математической дисциплине, – матанист или матанюга.
В курсе лекций Фёдорова использовалась масса букв греческого алфавита. Особенно популярными сначала были ε (эпсилон) и δ (дельта). Многие формулировки включали в себя фразу «Для любого ε>0 найдётся такое δ>0, что…». Мой одногруппник Валерка Ш. как-то пошутил на эту тему: сформулировал универсальное решение всех задач на непрерывность или равномерную непрерывность функций, пародирующее доказательства из курса лекций по матану. Оно звучало так: «Фиксируем произвольное ε>0. Остальное – тривиально!»
Семинарские занятия по математическому анализу вёл у нас Николай Юрьевич Капустин. Это был такой высокий коротко стриженый детина, одетый в модный джинсовый костюмчик. Войдя в аудиторию на самом первом занятии, он ехидно оглядел нашу группу, проследовал к своему столу, уселся и начал изучать список студентов. Затем Капустин приступил к знакомству со 116-й группой. Из журнала читались фамилии, а называемые студенты и студентки должны были поднять руку, чтобы преподаватель мог их увидеть. И тут Николай Юрьевич начал хохмить:
- Киселёва. А это случайно не ваш дедушка руководил коммунистами Белоруссии? Нет? Ну ладно.
- Шевченко. Гм… Помнится, был такой Аркадий Шевченко, который к американцам перебежал. Не слышали про такого? Ну ладно.
- Шепилова. Так. А вы, случаем, тому самому «примкнувшему к ним Шепилову» не родственница? Ну и ладно.
Мы не слишком понимали, почему Капустин так глумится над фамилиями. Никто из нас тогда не знал, что дочка тогдашнего первого секретаря МГК КПСС Ельцина четыре года назад закончила ВМиК. Вероятно, в данном контексте шуточки Капустина выглядели действительно забавно.
Развлекшись фамилиями, Капустин взял в руки наш синий учебник по математическому анализу, называемый студентами в обиходе «кирпич» за свой солидный объём. Полистав книгу, Николай Юрьевич заговорщицким тоном произнёс:
- А вы обращали внимание на инициалы третьего автора этого учебника?
На обложке значилось: Ильин В.А., Садовничий В.А., Сендов Бл. Х. Действительно, инициалы последнего звучали несколько странно. Капустин обвёл всех весёлым взглядом, а потом, выдержав хорошую паузу, сказал:
- Благовест Христов. Он – болгарин, ректор Софийского университета. А вы что подумали?
Как-то Малыш – самый младший студент из нашей группы – перед семинарским занятием по математическому анализу написал на доске большими буквами THE BEATLES. Малыш был в тот момент страстным битломаном и слушал подряд все альбомы любимой группы на кассетах. Прозвенел звонок. В аудиторию вошёл Капустин. Он смерил надпись на доске ехидным взглядом, а потом начал говорить в своей обычной манере – медленно, как бы лениво, и таким снисходительным тоном, с хорошо заметными оттенками превосходства:
- Помнится, когда я был маленьким, папа мне привозил из Лондона разные пластинки. И «Битлз» тоже привозил. Хорошая музыка! Для маленьких. А потом я вырос. И «Битлз» уже больше не слушаю.
Однажды моя одногруппница Сашенька Борщёва, которая тоже за словом в карман не лезла, после очередной капустинской эскапады на семинаре, где мы брали производные различных функций, уязвила преподавателя своей репликой:
- Николай Юрьевич! Это что же получается? Моя фамилия – это первая производная от вашей?
Все засмеялись, а наш семинарист отмолчался - не смог придумать достойного ответа своей студентке.
Капустин был матанщиком не только в нашей группе. Ещё он вёл семинары в 115-й, где учился Костя Г. Ребята в той группе собрались – палец в рот не клади! Они развлекались тем, что в течение длительного срока писали перед семинаром мелом на доске фамилию любимого преподавателя, пользуясь всё новыми и новыми алфавитами. Первый раз – латинскими буквами. В другой раз – греческими. Затем пошла уж откровенная экзотика. Были задействованы и руны, и даже иероглифы. Капустин, видя эту комедию изо дня в день, тихо умирал со смеху, но 115-й группе ничего не говорил.
У Серёжки Питалова семинары по матану вёл Борис Иванович Березин. Серёжка часто рассказывал про его повадки. Например, решает Борис Иванович какое-то упражнение из задачника Демидовича по математическому анализу. Долго решает, а справиться с упражнением никак не может. Что делать? И Борис Иванович легко находит выход из положения – говорит студентам:
- Не получается. А мы тогда посмотрим в «Анти-Демидовиче»! Так, ага, понятно, - и без малейшего зазрения совести переписывает оттуда решение на доску.
(Задачник Ляшко, в котором приводятся решения многих примеров из задачника Демидовича, часто называли «Анти-Демидовичем»). Понятное дело, данный пример не указывает на то, что Борис Иванович не знал своего предмета. Вовсе нет. Это лишь показатель того, что к семинарским занятиям со студентами Березин не готовился, а надеялся на "русский авось". Многие наши однокурсники часто рассуждали так же: "Я умный. Мозги у меня хорошие. Значит, голова что-нибудь придумает при необходимости!"
В то же время, по словам Серёжки, когда вызванные к доске студенты не справлялись с задачками, Борис Иванович над ними всячески издевался, и при этом смеялся довольно неприятным смехом:
- Гы-гы-гы!
Знал бы Серёжка, что именно Борис Иванович будет его «злым гением» в университете, может быть, и уделял бы матану больше внимания в течение семестра!
Группа Питалова относилась к первому потоку. У них были другие лекторы. Математический анализ им читал Василий Васильевич Тихомиров. Студенты дали этому лектору прозвище «Васька-штрих» за неумеренность при использовании одноимённого символа. Там, где Фёдоров довольствовался латинским алфавитом и натуральными числами, Тихомиров умудрялся к месту или не к месту плодить многочесленные штрихи. И ладно бы, если б ставились они для обозначения производных. Нет! Василий Васильевич с удовольсвием использовал свои любимые штрихи и для нумерации утверждений, требующих доказательства. Теорема два штриха, лемма три штриха...
Однажды во время празднования дня факультета Тихомирову задали провокационный вопрос: сколько штрихов может быть возле одного знака функции? Это вызвало сильное оживление в аудитории – прозвище Василия Васильевича ни для кого не было секретом, даже для него самого. Тихомиров, с улыбкой на лице, поведал собравшимся, что всего штрихов справа от знака функции может быть до шести – три сверху и три снизу.
